Наше село

Наше село привольно, красиво, Всем горожанам просто на диво. Реки, озёра с далью лесною, Люди открыты, с доброй душою.

Слышен на зорьке крик петушиный,

В поле гудят трактора и машины.

Жизнь здесь идёт своей чередою,

Это судьба наша с тобою.

 

Солнце садится, день догорает,

А в Каргалах гармошка играет,

Слышится голос чей-то напевный,

Звонкой частушки, песни душевной.

 

Наше село привольно, красиво,

Всем горожанам просто на диво!

Жизнь здесь идёт своей чередою,

Это судьба наша с тобою.

О. ШИМБАЛЁВА, с. Каргалы

 

                         *  * *

Отчизна, Родина, земля моя родная,

Не зря тебя мы матерью зовём.

К тебе и в радости, и в горе припадаем,

И в свой последний путь к тебе идём.

Прости нас, грешных, что не научились

Тебя любить, лелеять и беречь.

Дарами издавна твоими мы кормились,

Но не смогли от бед предостеречь.

Тебя топтали, жгли, рубили, рвали.

За это до конца нам тяжкий крест нести.

Лишь воды вешние всю боль твою снимали,

Чтоб ты могла покой свой обрести.

Когда-то на полях твоих шумели

Тяжёлым колосом осенние хлеба,

В лесах твоих когда-то птицы пели –

Счастливой ты была, моя земля.

Не радует нас гул весеннего кипения

При виде жалкой неухоженной земли.

И начинающей картины запустения.

Прости, родная, нас. За всё прости.

Л. ФОМИНА, с. Викулово

 

                      * *

Горит полоской алой небосклон,

манит заря закатная, вечерняя.

Тебе, Россия, мой земной поклон,

Любовь моя заветная дочерняя.

Шумит листвой берёзок хоровод,

Грачиный гомон наполняет рощицу.

Души открытой творческий полёт –

Из сердца песня на свободу просится.

О милых старых маленьких деревнях,

В сибирских затерявшихся лесах,

О тихой речке, о церквушке древней,

Что куполом сияет в небесах.

Так хочется спокойствия и мира

Для всей земли, для всех простых людей.

Для Родины – могущества и силы,

И счастья в будущем для внуков и детей.

 Н. КВАШНИНА, с. Викулово

 

 Из цикла "Рассказы деда Андреича"

                                      Крест каменный

  Несмотря на ранний час, не было ещё и восьми, на дверях деда Андреича висел замок, такой же старый, как и сам хозяин. Калитка закрыта на засов, но не приставлена палкой, как делал это дед обычно, отправляясь в "дальние путешествия" -- в райцентр за покупками, либо на пасеку.

  -- К соседке, поди, зашёл ненароком, -- усмехнулся Алексей, -- она у него ещё молодая…

  Словно подслушав шутку друга, на крылечке рядом стоящего пятистенника появилась тётка Поля.

  -- Ребятки, дедок просил передать, что он на кладбище пошёл, могилки прибрать перед родительским днём, -- крикнула та, прикрывая рукой глаза от яркого июньского солнца.

  Кладбище в Сосновке было красивое. В километре за околицей, на пригорке, светлое, поросшее исключительно ровным березняком и огороженное жердями, оно напоминало остров. Местные жители так и отзывались о нём: "Придёт черёд – и меня на островок вперёд ногами свезут".

  Андреич искренне обрадовался гостям, засуетился, порываясь оставить незатейливую работу, но мы хором подняли руки:

  -- Нет, дед, закончим это дело, а уж потом за другое примемся – рыбалка от нас не убежит.

  Ещё у входа на кладбище я обратил внимание на древний каменный крест на старой, почти неприметной, сравнявшейся с землёй, могилой, и сейчас, не удержавшись, спросил о нём у деда.

  -- У-у, Сашок, это длинная история, как-нибудь расскажу на досуге, -- отмахнулся тот.

  …День пролетел быстро, и, по мнению Лёшки, плодотворно. И то верно. Мы перетаскали и сложили под крышу сарая свежие дрова, привезённые деду сосновскими подельщиками, поправили покосившийся забор на пасеке, вывезли на Гнедке гору мусора, поставили на озере на ночь сети и истопили баньку. А Евлампий, к тому же, починил забарахливший дедов приёмник – он дока был по этой части.

  -- Молодцы! – похвалил всех дед, выставляя на стол угощения. -- Мне бы одному за неделю не управиться…

  Уже потом, в сумерках, когда мы напаренные и разомлевшие после бани потягивали дедову наливку, я напомнил хозяину о кладбищенской диковине.

  -- Давным-давно это было, ещё в царские времена. Мне эту историю рассказывал мой дедушка Панкрат, царство ему небесное, -- перекрестился Андреич. Задумался, поправил бороду. – В Сосновке тогда, аккурат рядом с кладбищем, стояла большая церковь. Сгорела в гражданскую войну. Службу вёл в ней батюшка Егорий, не то – Григорий. Запамятовал малость. Башковитый, обходительный, крепкий был мужик, сказывали. И навалилась на него в одно время какая-то хворь, сыпь пошла по телу, лицу, коростины. Одним словом, скончался поп в одночасье. Хоронить надо срочно, вдруг зараза какая! Кинулись подьячие к гробовщику, так, мол, и так, помогай. Тот велел замеры сделать, а к утру уже домовину сколотил.

  Схоронили батюшку. Народу, говорили, было – тьма тьмущая. Здесь же, у сада, и поминальной водки наливали. Напились прихожане на дармовщину, некоторые туточки и спать улеглись.

  Ну, похоронили, значит, и забыть бы надо, как водится. – Андреич прикурил самокрутку и продолжил: -- Да, вот, через пару дён по селу слухи поползли, мол, схоронили-то батюшку в осиновом гробу! Грех великий для простого смертного, а для попа – и не выскажешь! Данила, мастер дел гробовых, клянётся, божится, что всё честь по чести сварганил… Может быть, так бы и утих весь этот сыр-бор сам по себе, да вот на девятый день после похорон ещё одна беда пришла в деревню – гробовщик помер, сердце разорвалось.

  Дед замолчал, потушил в банке окурок, старательно вминая его пальцами. Поглядел на всех хитровато:

  -- А чего не спрашиваете, почему сердце-то у Данилы лопнуло?

  -- Не тяни, Андреич, досказывай, -- потянулся всем телом Алексей.

  Старик опять пригладил бороду.

  -- А дальше вот что приключилось. Аккурат на девятый день, как я и говорил, среди ночи кто-то постучал Даниле в хату. Тот слез с печи, накинул на плечи зипунишко – и в сени. "Кто? – вопрошает, а из-за двери голос громовой: "Смерть твоя!". Гробовщик не робкого десятка был, хвать топор и распахнул сени. А там… батюшка Егорий покойный в рясе стоит. Глаза горят, волосы растрёпаны, руки к горлу Данилы тянутся: "Ты зачем меня в сатанинскую домовину упрятал!?". Мастер только воздух ртом ловит, сказать ничего не может, мычит, выпустил топорёнко и рухнул на пол, как подкошенный… На шум Лукерья вышла, жена Данилы, увидала попа и тоже, охнув, на половицы свалилась. В обморок.

  Андреич взялся за кисет с любимым самосадом.

  -- Оклемалась она после, кинулась, в чём была, к брату – он рядом проживал, поведала страшное. Оболокся мужик быстренько и к старосте волостному побежал. Прибёг к дому, заскакивает на свет, а в горенке за столом голова с какими-то гостями сидит, а рядом – покойник наш, Егорий. Ну, что тут скажешь?

  -- Сказки, -- махнул рукой Лёшка.

  -- А вот и нет, -- не согласился рассказчик. – Конечно, не Егорий то был, а брат-близнец его, Афанасий, тоже священник, вылитая копия. Он жительствовал где-то далеко, на похороны к родственнику поэтому и не прибыл, не наш век скоростной, а вот на девять-то дён и собрался. Рассказали ему попадья да челядь про осиновые слухи, он и решил их проверить. Проверил… Уже на следующий день перезахоронили отца Егория. Гроб-то и в самом деле оказался осиновым. Видно, жадноватым был гробовщик, не стал берёзовый тёс пользовать, а, может, умысел какой нездоровый супротив батюшки имел – одёжу ему сатанинскую сколотил, а кто-то из подручных проболтался про это. Вот и весь сказ. А крест-то этот, каменный, Афанасий прислал брату позже телегой большой, поставьте, мол, брату, чтобы Господь все грехи с покойника снял. Стоит до сих пор, всех нас переживёт. Строги, однако, церковные законы были…

 А. ДМИТРИЕВ