С юбилеем, родное село!

Тропинка узкой ленточкой спускается к реке, А речка – не река, а малая речушка. Пасётся разношёрстная скотина на лужке, На берегу высоком примостилась деревушка.

Голубенькие ставеньки, зелёный палисад,

С картошкой огород и старенькая баня.

Над речкой разливаются ребячьи голоса,

Черёмухи  кусты душистым цветом манят.

Играют сочной зеленью весенние поля,

Склоняет грустно голову кудрявая рябина.

Деревня эта – Поддубровное моё,

И до чего для сердца милая картина.

А нынче Чирыш – не речушка, а река,

Хотя вода уже уйдёт, наверно, скоро.

А Поддубровное – село, хотя пока

Красивое село, но всё ж не город.

Какие люди здесь чудесные живут:

Простые, добрые, трудолюбивые.

Я так хочу, чтоб жизнь кипела тут,

Была весёлой, светлой и счастливою.

У всех работа чтоб была, хорошая зарплата,

Не уезжали б из села ребята и девчата.

Родное Поддубровное, любимое село!

Ты незаметно как-то к юбилею подошло.

Ансамбль "Дубравушка" заливисто поёт,

И, словно облако, плывёт над речкой песня.

На юбилей нас Поддубровное зовёт,

Мы встретимся на родине все вместе.

Односельчан поздравить мы спешим

Туда, где вместе собрались Чирушка, Ик, Ишим.

Н. ЗЫРЯНОВА-КВАШНИНА

 

Поэтической строкой

 

            Лето

Хочешь поглядеть на лето?

В лес пускают без билета.

Приходи! Грибов и ягод

Столько – не собрать и за год.

А у речки, а у речки –

С удочками человечки.

Клюнуло! Смотрите – щука!

Щуку на берег втащу-ка.

Хорошо, устав от зноя,

По росе скакать в ночное,

Уху на костре сварить,

До утра проговорить…

Уходя домой из лета,

Наловив ведёрко щук,

Не забудьте о природе:

Потушить костёр в лесу.

 

        Женщины

Стройны, как берёзки, застенчивы,

На свете их нету красивей.

С улыбкой загадочной – женщины,

Богатство и ценность России!

Слагают стихи им и песни,

И взглядом всегда провожают.

Становится мир интересней,

Когда они рядом шагают.

Скучаем о милых в разлуке,

Ждём жадно звонок телефона.

Нам снятся их губы и руки,

И искры в глазах их бездонных.

Печали, невзгоды, ненастья

И прочие в жизни невзгоды

Отступят, ведь в ней больше счастья,

Когда с тобой милая рядом.

За них вы, мужчины, в ответе.

От войн и от бед берегите!

Как высшую ценность на свете,

Храните, храните, храните!

М. АНТОНОВА, с. Викулово

 

Из цикла "Рассказы деда Андреича"

                                  Чистый четверг

  Дед сидел у окна, уставившись в него невидящим взглядом, и нещадно дымил самокруткой – нынешний табак он не признавал, трава, да и только. С ним частенько случалось такое: суетится, что-то выискивая, делает какую-то неотложную работу, чинит сети или заправляет патроны, одним словом, крутится, а потом вдруг ни с того ни с сего как-то притихал, присаживался на первую подвернувшуюся табуретку и подолгу смотрел в окошко, словно выискивая что-то не за ним, а в своей стариковской памяти. Как и сейчас – пришёл из баньки (мешал в печке) и замер.

  -- Андреич, ты чего? – окликнул я его с лежанки, где просматривал старые хозяйские фотографии. Тот аж вздрогнул, роняя пепел на подоконник.

  -- Да, так, припомнилось что-то давнее, а прошлое, Санька, из души не выкинешь, как не крути. Вот и наваливается оно порою… Тошно даже, -- дед приподнялся. – Давай-ка, по маленькой, не грех перед парной, тем паче – в праздник. – Выпил, крякнул, ткнул пальцем в темнеющее оконце: -- Вишь, паря, тополя – все ввысь тянутся, а этот, что с краю, над землёй лежит, будто кланяется…

  И впрямь, с десяток могучих тополей уходили своими необъятными кронами в небо, а один – наклонился почти по-над землёй, касаясь местами толстыми ветками кустов сирени, разбросанных подле. Чудно…

  -- В старину здесь большая деревня была, -- продолжал дед, сворачивая очередную цигарку. – Скот люди держали, птицу разную, хлеб сеяли. Само собой, зверя промышляли, рыбой торговали, озёр-то тут, сам знаешь, не меряно. И проживал в ней здоровый, крепкий мужик – Степан Савельев. Работящий, из рук ничего не выпадало, а охотник – каких свет не видывал. Молодой, красивый, многие девки, даже бабы, заглядывались, а он – всё один. Не нашёл, говорит, ещё такой, чтобы в сердце запала. Солдатчины Степан избежал – один он у матери был, а когда ту Господь прибрал, ему уже за тридцать годков перевалило. Словом, жил мужик, как бобыль, хоть и женским полом не брезговал, вином особливо не баловался, с земляками дружбу водил. И вот как-то вечером, аккурат, как нынче, в чистый четверг, сидел Савельев на лавочке, баньку справлял…

  …Ещё издали заприметил Степан женщину, свернувшую на просёлок с тракта. "Что за диво, на ночь глядя? – мелькнуло в голове. – Ненашенская…". А та всё ближе, ближе, подошла к Степану, поклон отвесила.

  -- Хорошего вечера хозяину с хозяюшкой, да с божьим праздником вас, -- перекрестилась, присела рядом. – Уморилась я в дороге, водицы бы испить, -- скинула платок, рассыпались на плече волосы, длинные да тёмные. А лицо – белое, с румянцем, глаз не отвесть. Да и тело – сама стать.

  Поднялся мужик, стоит, как истукан – не видывал такой красы.

  -- Али жаль, водички-то? – спросила незнакомка, прищурившись.

  Опомнился Стёпка, кинулся стремглав в избу, вынес крынку с квасом. Подаёт, а у самого руки дрожат: не бывало подобного с мужиком ранее. Бывало, на медведя с кержаками хаживал, не ведал испуга, а тут…

  Напилась путница, вытерла пухлые губы кончиком шали.

  -- Густой квасок у тебя хозяйка варит, пьёшь и ещё пить хочется…

  -- Да ты пей, пей на здоровьице, у меня ещё есть. Только вот квашу я его сам. Не было и нет у меня пока хозяйки.., -- и поведал собеседнице всю историю своего житья-бытья.

  Провела ту ночь Таисья у Степана в хате – куда в такую темень пойдёшь? Помылась в горячей бане, смыв дорожную пыль да усталость, а потом, за чаем, и сама, словно на исповеди, рассказала гостеприимному хозяину и о своей судьбинушке. И о том, как трудно ей одной без мужицкой поддержки – сгинул супруг на войне с немцем, и как тяжело батрачить у нынешнего барина, который правдами и неправдами домогается до её красоты, и о том, что осталась ныне на этом свете одна-одинёшенька – идёт за сорок вёрст в волость хоронить отца-батюшку – растрепали того кони…

  Почти всю ноченьку проговорили Степан с Таисьей о своих житейских передрягах, уснули под утро, она – на его кровати, а он – на полатях.

  --…Если хочешь, я тебя после Пасхи, на обратном пути, поджидать буду, -- простился на зорьке с гостьей Степан, усаживая её в почтовую карету.

  Посмотрела на него Таисья пристально, провела ладошкой по щеке и выдохнула коротко: -- Жди! Люб ты мне…

    Вот и Пасха прошла, и Троица, одарив крестьян летним теплом, пролетела, а нет её – полюбившейся Таисьи. Извёлся Степан – не ест, не пьёт, с лица сошёл. Не выдержал, запряг Гнедого, сгонял и на усадьбу барскую, и на другой день – в волость; нет нигде. Была да ушла – вот и весь сказ. Только уже в разгар сенокоса дошла до Савельева дурная весть: лихим людям попала в руки красавица-женщина, а что с ней далее стало, одному Богу известно…

   -- Тут и сорвался мужик: женился на первой попавшей бабёнке, без приданого взял. Привёл в дом, смотрит на неё, а Таисью видит, как наяву. Себя работой извёл, и ей покою не давал – с раннего рассвета до потёмок рук не складывал, ворочал, как ломовая лошадь. А придёт на подворье, первым делом, на скамейку у палисадника усаживался и вдаль глядел. Всё ждал, надеялся.

  …Андреич замолчал, почесал пятернёй затылок.

  -- А тополя-то тут причём? – спросил я настороженно.

  -- А при том, милок, что и помер Степан вот так, под тем топольком, наклоняясь, на скамеечке, ожидая любовь свою, -- сердясь на мою непонятливость, поведал старик. – Ладно, собирайся в баньку, поспела…

  Долго я не мог заснуть в ту ночь. Мнились здоровяк Степан да его несбывшаяся краса-невеста Тая, лесные разбойники в отрепьях… Зная наперёд, что не спит и Андреич, спросил вполголоса:

  -- А откуда у тебя эта притча про Степана?

  -- Дурак ты, Сашка, хоть и умным считаешься. Это не притча, а чистой монеты правда. Степан – дед мой. Он – Савельев, и я – Савельев. Соображаешь? Спи, давай.