Двадцать первый

Помню, как в начале шестидесятых годов двадцатого века у жителей родной деревеньки Ачимово было принято после колхозной работы и управы по домашнему хозяйству собираться тихими летними вечерами для душевного разговора в насиженных годами местах.

Пристроившись где-нибудь на брёвнышке, я любил часами слушать их воспоминания и суждения о ранешней и нынешней жизни. Вспоминали обо всём, но о крестьянском мятеже 1921 года разговоров не было и не велось. Хорошо помню упомянутых в газетных статьях журналистки Анны Наумовой в связи со столетием начала этого восстания Максима Сидоровича Уржумова и Ивана Павловича Годзе – активных строителей Советской власти и принимавших непосредственное участие в подавлении этого мятежа.

   Вместе с отцом не раз бывал у Максима Сидоровича Уржумова в его небольшом пятистенном побеленном снаружи извёсткой доме, стоявшем на берегу озера. В горнице у него вместо ковра на стене крепилась большая политическая карта мира, а сбоку от её центра на гвозде висели охотничье ружьё и патронташ.

   Не так давно постоял я и у могилы Ивана Павловича Годзе – многолетнего учителя Озернинской школы, у которого, к слову, учился и мой отец. Родных у Годзе в с. Озерном нет, но добрые люди по-прежнему помнят о нём и ухаживают за могилой.

   В селе этих людей уважали. В памяти, и с каким душевным подъёмом отмечалось пятидесятилетие Советской власти. Припоминается также, как мы стояли с отцом на краю большого поля и смотрели на выпущенный к этому юбилею мощный трактор К-700 -- "Кировец". Как быстро он вспахивает своим восьмилемешным плугом это поле.

   Отец сказал:

   -- Да, сейчас бы тех стариков поднять! И не поверили бы".

   --  Каких? – спросил я.

   -- Да хоть отца моего…

   Я знал, что его отец, мой дед Никанор Никифорович Ерёмин, был раскулачен в 1931 году, и оторванный от семьи умер в ссылке спустя четыре года.

   Отец не считал его кулаком, а середняком, но участие деда в крестьянском восстании 1921 года при рассмотрении внесло его в этот разряд. Отец мой Ерёмин Анатолий Никанорович никогда не говорил плохо о Советской власти и считал, что без коллективизации деревни и индустриализации страны не было бы и победы над фашизмом в Великой Отечественной войне, в которой вместе с родным братом Сергеем принимал активное участие. Ерёмин Сергей Никанорович погиб в феврале 1944 года, освобождая Белоруссию.

   "Двадцать первый" -- так назвал книгу тюменский писатель Константин Яковлевич Лагунов, изданную в 1991 году, о крестьянском восстании в Западной Сибири, имевшем своё начало из Викуловского и Абатского районов. В ней он рассказывал, что восстания можно было избежать. Имея доступ к областным архивным документам, он подготовил её к изданию ещё в 1968 году. Однако на то время первый секретарь Тюменского обкома партии Б.Е. Щербина вычеркнул её из плана. В предисловии книги К.Я.Лагунов задаётся вопросом: "Чем же было вызвано категорическое "нет" Щербины? Научной несостоятельностью или низким литературным уровнем книги? Нет, её концепцией. В Советской исторической науке неоспоримо господствовало мнение, что западно-сибирский мятеж 1921 года подготовили и возглавили эсеры, ядро мятежников возглавили кулаки и недобитые белогвардейцы, к которым примкнула, как сказано в университетском учебнике "История СССР", некоторая часть среднего крестьянства".

   -- Зачем ломать эту концепцию? – укоризненно спросил меня Щербина. – Кому это нужно? Во имя чего?

   -- Во имя правды, - ответил я, -- вспоминает К.Я. Лагунов. – А правда нужна всем…

   -- Не играйте этим словом, -- предостерёг Щербина. -- Единой правды нет. У каждого класса она своя.

   Тогда К.Я. Лагунов упрямо, следуя духу своей правды, передаёт эту рукопись главному редактору журнала "Новый мир" А.Т. Твардовскому.

   Ознакомившись с рукописью, А.Т.Твардовский в разговоре с ним не скрывает своего гнева по поводу продразвёрстки и тех, кто своими неправильными и разбойными действиями толкнул сибирского мужика "к топору" на бессмысленный и беспощадный бунт, и обещал К.Я. Лагунову непременно опубликовать этот исторический очерк.

   В своём письменном отзыве 1968 года он пишет: "Я бы, не сомневаясь и не раздумывая, дал ему (К.Я. Лагунову) за эту рукопись кандидатскую степень, а может, и докторскую. Он шесть лет копал и откопал что-то вроде Пугачёвского бунта у нас в 1921 году. Антоновщина, о которой у нас много писали, не идёт ни в какое сравнение с восстанием зауральских сибирских мужиков. О нём в наших учебниках ни слова. И причина этого отчасти загадочна, отчасти ясна: масштабы восстания ни с чем несравнимы".

   В историческом очерке К.Я. Лагунов отмечает, что на закалённых телом и духом мужественных и прямодушных сибиряков Родина всегда могла положиться в чёрную годину. Русский мужик с сибирским характером был своеволен и упрям и до всего доходил своим умом. Спорные вопросы решал мирским приговором. По нему крестьянина могли лишить земли и собственности, изгнать из общины.

   Заповеди Христовы: не укради, не убей, не прелюбодействуй – были неоспоримы и обязательны.

   "Крестьяне в Сибири крепостного права не знали. Это самые сытые крестьяне", -- отмечал В.И. Ленин.

   Весть о победе Советской власти, провозгласившей своим декретом, что земля должна принадлежать крестьянам, в Сибири встретили настороженно. Однако последовавшая вскоре на смену ей колчаковская власть с грабительским подходом к крестьянской собственности в ходе начавшейся Гражданской войны всё расставила по своим местам. А потому во время изгнания колчаковских войск из Сибири В.И.Ленин писал: "Миллионы крестьян Сибири пришли к большевизму – там поголовно ждут большевиков. Даже кулаки восстают против Колчака".

   Есть в моей небольшой домашней библиотеке ещё одна книга "Четыре века тюменского поля", и она также написана на историческом материале и издана в 1991 году. Её автор А.С.Иваненко, на время её выхода – кандидат сельскохозяйственных наук, доцент Тюменского сельхозинститута. Вот что он об этом времени пишет: "В конце 1919 – начале 1920 года в хлебе снова крайне нуждалась Европейская Россия. В её городах свирепствовал голод.  В Сибири в это время хлеб заготавливали свободной торговлей и самотёком.  Желающие продавали его государству или меняли на  промышленные товары:  ткани, сельхозинвентарь, гвозди, сахар, предметы быта. Крестьян агитировали продавать хлеб, нажимая на их сознательность. Продразвёрстка не проводилась – это была уступка сибирскому крестьянству после изгнания Колчака, чтобы привлечь на свою сторону. И только нападение белополяков и Врангеля, захвативших хлебные районы Украины, вынудили в феврале 1920 года ввести в Сибири продразвёрстку".

   Но вместо терпеливой и разъяснительной работы среди крестьян и её причинах была применена грубая физическая сила.

   А.С. Иваненко пишет: "Ещё недавно колчаковцы отбирали у них хлеб, а теперь отбирала Советская власть, за которую они воевали в партизанских отрядах".

   Напутствуя продразвёрстчиков, В.И.Ленин  указывал: "Советская власть требует, чтобы бедняки не платили ничего и средние умеренно, а богатые много".

   К.Я.Лагунов, исследуя архивы, пришёл к выводу, что: "Классификация  эта проводилась "на глазок", "на ощупь" людьми неопытными и малограмотными, часто ничего не смыслящими в крестьянском труде. Вот и ломали, кто как мог. Молвил слово поперёк – и ты уже не середняк, а вражина-кулак. Плохо угостил товарища уполномоченного – и загремел в тот же кулацкий разряд. Кроме хлеба, продразвёрстка отнимала картофель и овощи, домашнюю птицу, табак, мясо, яйца, шерсть, лён и коноплю, овчину, кожи, сено. На плечи крестьянства целиком ложились лесозаготовки (рубка и вывоз леса), гужевые и иные повинности. И всё "за так", -- указывает К.Я.Лагунов: "Кто-то из "продразбойников" был умело законспирированным врагом и действовал со своим злым умыслом, кто-то гадил по-глупому усердно, а кто-то преследовал карьеристские цели".

   Шесть сибирских губерний, подчинённых Сибпродкому, выполнили продразвёрстку только на 40,2%, а Тюменская губерния в январе 1921 года досрочно перевыполнила задание на 102%.

   "На что рассчитывали? – задаётся вопросом К.Я.Лагунов. – На то, что крестьяне останутся голодать возле пустых амбаров, или на то, что они возьмутся за топоры и вилы, прикончат продграбителей и тогда можно будет наконец-то пустить в дело красноармейские части и порубить, пожечь, пограбить своевольного сибирского мужика? Пожалуй, на второе, – уверенно отвечает К.Я. Лагунов и делает вывод: Обиженный и разъярённый неуёмными поборами и бесконечным бесчинством "продразбойников", обманутый, распропагандированный, натравленный эсерами сибирский крестьянин совершил роковую ошибку, стоившую ему десятков тысяч жизней, горьких разочарований, безмерных страданий на многие годы".

   "На десятом съезде РКП (б) 8-16 марта 1921 года В.И.Ленин говорил: "Ряд тюменских продовольственных работников был расстрелян за порки, пытки, изнасилования и другие уголовные преступления" -- Речь шла о тюменских   хлебозаготовителях", – пишет в своей книге "Четыре века тюменского поля" А.С. Иваненко. После этих событий продразвёрстка была заменена продналогом.

   А Константин Яковлевич Лагунов в заключении своего исторического очерка пишет: "Во время мятежа тюменская губернская партийная организация потеряла почти половину своего состава – около 3 тысяч человек. А сколько было замучено беспартийных активистов, учителей, избачей, продработников, милиционеров".

   Многие сёла и целые волости Тюменщины будто бы вымерли. Мужики либо погибли, либо, бросив всё, бежали с насиженных мест. Весной 1921 года в богатейшем Ишимском уезде были зарегистрированы сотни тысяч голодающих.

   "Проводимая губкомом линия на замалчивание этих событий, происходивших в деревне накануне и в период восстания, – одна из основных причин, что западно-сибирский мятеж до сих пор является белым пятном в нашей истории, – указывает автор и, как бы угадывая очередную ошибку в концепции, идущей на смену уже новой власти по отношению к деревне, призывает – не надо силой разгонять совхозы и колхозы, насаждать фермерство, подряды, аренды. Убеждён, можно и в колхозе жить куда с добром. Для этого нужно только не совать свой нос   

партхозруководителям в колхозные закрома.

   Двадцать девять реорганизаций на селе за годы Советской власти насчитал А.С. Иваненко, и все они, как пишет он, делались не в интересах крестьян и экономических соображений, а исключительно для удобства управления колхозами. Отсюда и хрущёвская эпопея кукурузы, ограничение голов в содержании домашнего скота, урезание земельных участков колхозников под огородничество и постоянно раздражающий дефицит на товары народного потребления.

   Какая концепция  от того  времени в отношении деревни возобладала, все мы знаем не понаслышке.

   Человек – это продукт его информационного обеспечения. И на взгляд подавляющего большинства народа, всё, что им создано для жизни, должно быть надёжно защищено. Ломать – всегда было не строить! Лучше по совести, семь раз отмерить и один раз отрезать. А если делать, то только лучше для развития территории и жизни людей. И хотя историю пишут победители, народ, как носитель власти и государственного суверенитета, знает и видит одну правду.