Переселенцы сто двадцать лет спустя

                                         (часть вторая)

                              ПОИСКИ, ВСТРЕЧИ, ОТКРЫТИЯ

   Архивы Санкт-Петербурга, Тюмени, Тобольска, Челябинска, Омска, Тары, Ишима, в которых я работала и работаю удалённо в режиме онлайн эти два года, стали для меня почти родным домом. Их кладовые манят и манят до сих пор, а те материалы, которые мне удалось собрать и прочитать в них, поистине бесценны и уникальны.

Но чем больше я добывала из архивных недр информации, тем больше понимала, что ничего практически не знаю ни о своих корнях, ни из истории Ермаков. Хотя время от времени предпринимала такие попытки.

Отмотаю сейчас назад лет десять и расскажу о своём первом опыте поиска Рогини – исторической родины своих переселенцев и о моей первой встрече с Беларусью.

Живя уже в Петербурге, я собиралась в командировку в Витебск и позвонила в одну из его гостиниц, чтобы забронировать номер. На другом конце провода в другой стране трубку сняла администратор гостиницы по фамилии… Новикова! Её звали Светланой. Мы познакомились и разговорились, а следующим вечером, несмотря на свой выходной, она встретила меня на вокзале в Витебске и проводила в гостиницу. Это было трогательно. Я пригласила её на чай и в разговоре поведала о своём желании найти здесь, в Беларуси, родную деревню своей бабушки. Рассказала Светлане всё, что знала тогда о своих переселенцах в Сибирь.

Это был первый человек, с которым я поделилась своим сокровенным желанием прикоснуться к малой родине своих предков. Разошлись мы далеко за полночь, а наутро Светлана пришла ко мне в номер с подробной географической картой нынешней Беларуси: моя история показалась ей интересной, и она захотела помочь.

Мы ползали с ней до начала рабочего дня  по расстеленной на полу карте, в поисках деревень Рогинь и Бушевка. Я помнила, по рассказам бабушки, что обе деревни, которые мы искали, относились к Рогачевскому уезду Могилевской губернии. Однако в нынешней Могилевской области и Рогачевском районе таких деревень не оказалось. Но нашлись они – Рогинь и даже две Бушевки – в соседней, Гомельской области, в Буда-Кошелевском районе. Я не знала тогда, что за прошедшие сто с лишним лет границы областей менялись по нескольку раз не только в Беларуси, но и у нас в России. С этим мне ещё не раз в моих будущих поисках предстояло столкнуться и разбираться в том, почему так происходило. Тогда же, в Витебской гостинице мне было не понятно, что же с этим делать дальше.

Те ли это были деревни, что я искала? И если это те, наши, из которых уходили переселенцы, то из какой Бушевки они уходили? Возникшие вопросы некому было задавать, и я, не зная, что делать, отложила дальнейшие поиски.

Но пока же я гостила в Витебске, в этом удивительной красоты городе.

 В один из вечеров я возвращалась в гостиницу, как вдруг услышала громкую перепалку сидящих у ближайшего магазина продавцов картошки и зелени. Подойдя поближе, я увидела главного спорщика: это был пожилой мужичок в мятом пиджачке и кепке, который сидел на мешке картошки, а перед ним стояла пара вёдер для продажи. Мужик явно был деревенским, рядом с ним сидели ещё такие же, как он, продавцы картошки. Спорил он, очевидно, с покупательницей, которую не устраивала цена. Я не вспомню сейчас, что они говорили друг другу. Мне было важно слышать, КАК они говорили!

 Я стояла, словно заворожённая, слушая такую нестерпимо знакомую до боли белорусскую речь – мову. Я мало что из неё, правда, понимала, но никак не могла оторвать глаз от этих спорщиков.

Мужик всё распалялся, пока не заметил меня, стоящую рядом. Он обернулся ко мне и недовольно сказал:

– Чаго табе тут трэба, дзеўка? Стаіш тут, вушы развесіла... Ідзі сваей дарогай, не перашкаджай (не мешай) бульбу прадаваць!

 – Да я не мешаю, я только вас слушаю, – ответила я, смутившись.

– Чаго тут слухаць? Лаянку (ругань) нашу?

– Ага, – сказала я, – вы только говорите, говорите, пожалуйста!

Тут смешался уже мужик: он не понимал того, о чём я его прошу.

– А чаго казаць-то? Пра што?

– Да хоть про что, дяденька. Никак не могу вас наслушаться…

Я возвращалась в гостиницу и всю дорогу думала о том, что вот сейчас иду по этому вечернему городу, а душа моя радуется пусть хоть и грубой, но с детства родной белорусской речи, только что услышанной… Это было таким сильным потрясением, что я заплакала…

Я вернулась в Петербург, и вновь закрутили меня работа, дети и внуки. Жизнь шла своим чередом. Я иногда возвращалась к воспоминаниям о встречах на витебской земле, перебирала в памяти разговоры со Светланой, вспоминала продавца картошки, и как-то очень тепло становилось на душе, так, как будто я на родине побывала.

Зимой 2012 года я получила от своих ермаковских одноклассниц, которых разыскала в социальных сетях, приглашение на вечер встречи выпускников. В Ермаках в пору нашей учёбы была только восьмилетняя школа, поэтому в девятом и десятом классах мы доучивались в другой школе, она находилась в соседнем колхозе, в селе Каргалы. Предложение было заманчивым – многих своих одноклассников я не видела с самого окончания школы в 1973 году, и встретиться с ними очень хотелось. На встречу собирались приехать многие, ведь мы не виделись целую жизнь.

Был и ещё один повод поехать. Каргалинской средней школе исполнялось сорок пять лет и кроме выпускников разных лет на юбилей приглашали многих учителей, которые преподавали там в разные годы. А учителя эти были просто замечательные! И вот появилась возможность увидеть их, обнять, поделиться с ними всем, что мы, их ученики, успели сделать в жизни.

Всю жизнь я с теплом и благодарностью вспоминаю своих учителей: Валентину Павловну Рашову, Зинаиду Павловну Кротову, Клавдию Петровну Гончарову, Ивана Дмитриевича и Людмилу Александровну Гориных, Валентину Павловну Черкащенко, библиотекаря Марию Семёновну Жданову, к которой частенько бегала за книгами. И, конечно же, главного человека школы – Юрия Григорьевича Ананьева, много лет бессменного директора, которого любили и обожали абсолютно все: и двоечники, и отличники. Школа была сильной, и поэтому очень многие выпускники её становились студентами ведущих ВУЗов страны.

Я не была в Каргалах почти сорок лет, да и в Ермаки хотелось заглянуть хоть на денёк-другой. Долго раздумывать не стала, купила билет на самолет и февральским днём 2012-го полетела из Петербурга в Тюмень. Впереди были встречи, объятия, слёзы радости и разговоры, разговоры за праздничными столами, накрытыми в классах школы. Это было незабываемо…

В день встречи, 24 февраля, на которую со всех концов страны съехались выпускники, торжественно открыли мемориальную доску в память о бывшем директоре школы, Заслуженном учителе России Юрии Григорьевиче Ананьеве. С того дня Каргалинская школа стала носить имя своего директора.

После отшумевших празднеств, прощаний и обещаний встретиться ещё не раз, я с одноклассницами Зоей Горбуновой и Таней Мельниковой отправилась в наше родное с ними село Ермаки.

Мы ехали на деревенском автобусе и всю дорогу вспоминали, как в начале семидесятых годов в распутицу весной и осенью по субботам, после уроков, отправлялись из Каргалов пешком домой на выходные. Дорога тогда была плохая, разбитая, и водители автобусов не рисковали отправляться из районного центра в дальние деревни, доезжали только до Каргалов. Нас же, ребятишек из этих дальних деревень – Бобров, Ново-Боровой, Еловки, Ермаков, Осиновки – училось в школе много, и мы, закинув за плечи свои рюкзачки и котомки, натянув резиновые сапоги, после второй смены, дружной ватагой отправлялись в дорогу в ночь – очень хотелось домой. Шли весело – пели песни, шутили, смеялись. Мальчишки частенько забегали вперёд, в лес, и выли там волками, пугая девчонок. Шли с фонариками – кругом была кромешная тьма, лил дождь. Сапоги тонули в грязи, из которой их порой было не вытащить. Дорога длиной в тридцать километров занимала у нас больше пяти часов. К концу уставали так, что не было сил ни говорить, ни головы поднять.

Часто вспоминаю один эпизод из такого похода домой. Зоя Павлюченко – наша одноклассница из Еловки – хохотушка и юмористка, уставшая в дороге не меньше нашего, однажды остановила нас, закричав:

– Ой, дзеўкі, хлопцы, глядзіце-ка, чудо якое!

– Где? – спросил кто-то из нас.

– Дык вон жа, на небе! Глядзіце, луна – як яечечка!

И мы, задрав головы к небу, дивились тому чуду, что увидела Зоя. Большущая луна, выглядывающая из-за туч, и в самом деле была похожа на куриное яйцо...

Зоя тоже была из потомков белорусов-переселенцев, она частенько говорила с нами на языке своей бабушки. В её деревне Еловке, как и в Осиновке, впрочем, к родному языку прадедов-переселенцев относились бережно и считали естественным делом на нём говорить. С нами учились и вместе ходили из Каргалов два Ивана из Осиновки – Шевелев и Шарайкин, чья речь, как и у Зои, тоже была наполнена белорусскими словечками. Они и на уроках отвечали на белорусском, и все их понимали. В Ермаках же белорусский язык был сильно "размыт" русским, очевидно потому, что там всегда было много приезжих: деревня являлась центральной усадьбой колхоза. Спустя годы, я узнала, что такое смешение речи, в которой чередуются белорусские и русские слова, называется трасянка. Вот так, на этой трасянке, говорят до сих пор в Ермаках и других окрестных деревнях, где живут ещё потомки белорусов…

До дома мы добирались далеко за полночь. Доходя до Еловки, всегда совершали один ритуал. Там, в начале деревни, стоял тогда колодец-журавль, и мы (откуда только брались силы?) со всех ног бросались к нему, чтобы первыми напиться воды. Пили прямо из ведра, обливаясь, и опять хохотали. Дальше шагалось уже легче: до Ермаков оставалась пара километров, и от них до Осиновки столько же.

И не думала я тогда, стоя у колодца, что через много лет, уже в новом веке, найду в Беларуси не только Рогинь – родное село своей бабушки, но и побываю в Антоновке – маленькой деревне, откуда родом были прадеды Зои. Не знала я, что разделять эти две деревни будут те же два километра, а возле околицы, сразу за Антоновкой, я припаду к роднику и напьюсь его чистой воды, как когда-то из колодца у Еловки…

А дома, в Ермаках, меня всегда ждала моя баба Ганна. С центральной дороги я сворачивала в свой проулок, и, едва завидя в окне слабый огонёк керосиновой лампы, мчалась к дому вприпрыжку. Тихонько стучала и слышала, как бабушка в сенях скидывает с двери крючок.

Она принималась хлопотать, доставая из печки чугунок тёплой картошки, а из подполья – крынку холодного молока.

Но прежде всего она ставила на стол маленькую хрустальную рюмочку из своего приданого и наливала в неё граммов двадцать самогонки, настоянной на березовых почках, – это было её лекарство "ад усіх хвароб".

Протягивая мне эту рюмочку, она приговаривала: "На-ка, внучечка, выпі з устатку, і ўся стомленасць пройдзе". Я выпивала, заедала картофелиной и валилась, как куль, спать…

Обратная дорога в школу была проще. В понедельник рано утром мы собирались у Правления колхоза в надежде на то, что нас отправят в Каргалы на чём-нибудь – на машине или на тракторе. Выходил к нам бригадир, дядя Коля Черняков, по прозвищу Лагута, и, чертыхаясь на все лады, говорил, что трактор нам даёт в последний раз. Но мы-то знали, что этот его "последний раз" совсем не последний. А потом к Правлению подкатывал старенький трактор "Беларусь", мы весело грузились в высокую тележку, набитую свежей душистой соломой, и отправлялись на учёбу. По дороге открывались торбочки с едой, нарезались сало и ломти свежего домашнего ржаного хлеба, доставались солёные огурцы, и мы сообща трапезничали. Я и сейчас с ностальгией вспоминаю эти поездки и походы, эту нашу дорогу к знаниям…

Но за окном автобуса, на котором я ехала сейчас в Ермаки, стоял февраль 2012-го.

                                                  ЕРМАКИ

По накатанной дороге автобус взлетел на Бобровский увал. Внизу, под увалом, раскинулось бескрайнее море заснеженной тайги, от вида которой захватывало дух. Промелькнули деревни Бобры, Еловка, и вот уже показалась родная Салыповка. Сердце замерло. Замелькали знакомые хаты, и взгляд мой на мгновение задержался на окнах бабушкиного дома. Никто уже меня там не ждал. Из дома давно ушла жизнь, а наследники, перебравшиеся в город и бросившие его на разор, сюда наезжали редко. Автобус уже поднимался по горе в Ермаки, а я всё видела свой дом с голубыми резными ставнями, утонувший в сугробах снега…

Я остановилась в Ермаках на пару дней в гостеприимном уютном доме своей закадычной школьной подруги Зои Горбуновой (Федоровой).

Надо было многое успеть сделать за эти два дня: навестить дальних родственников и порасспросить их о своих близких, наведаться в сельский совет и там навести справки по истории Ермаков. Хотелось заглянуть в местный музей, работающий в сельском клубе. Ну и по самой деревне погулять, посмотреть, как сильно она изменилась за те двадцать с лишним лет, что я не была здесь. И, конечно, хотелось дойти до своего заброшенного дома, постоять у крыльца…

Во всех этих делах меня сопровождали мои одноклассницы Зоя Горбунова и Таня Мельникова, мои верные подруги юности и помощницы в последующих делах.

В Ермаках было снежно, морозно и солнечно, снег поскрипывал под ногами. Мы шли в сельсовет за сведениями об истории возникновения деревни и вспоминали, что в далёкие шестидесятые годы, когда ещё учились в Ермаковской школе, учителя-энтузиасты вместе с учениками вели летопись села. Они обходили дома и опрашивали старожилов, которые могли что-либо вспомнить о своём переселении в Сибирь, или поделиться воспоминаниями родителей. Собирались тогда и редкие фотографии из семейных альбомов. Рассказы записывались в обыкновенные школьные тетрадки, и сейчас уже не вспомнить, кто из учеников занимался этой уникальной работой. Может быть, прочитав эту статью, кто-нибудь из них откликнется. Но я хорошо помню, что в мою бытность там, в Ермаках, организатором такой работы был учитель немецкого языка Михаил Максимович Кондратьев. Он ещё и успевал своей простенькой "Сменой" фотографировать жителей села и события того времени. До него записывать историю начинала ещё одна учительница – Ольга Матвеевна Чернякова. Чуть позже Кондратьева этой работой занималась Галина Александровна Вычужанина – наша "всехняя" учительница, научившая читать и писать не одно поколение ермаковских ребятишек. В середине восьмидесятых годов эту эстафету по сохранению истории переселенцев и возникновению деревни подхватила молодая учительница, попавшая в Ермаки по распределению – Вера Николаевна Веренкова. Все эти учителя были приезжими, и, конечно, их не могла не заинтересовать та жизнь в селе, в которую они окунулись. Их интересовало всё – быт, утварь, одежда селян. Но особенно их привлекал необыкновенный говор.

Благодаря им, энтузиастам-учителям, и сохранилась история переселенческих деревень Ермаки, Еловка, Осиновка, записанная со слов старожилов и дополненная в разные годы.

Ещё в старой деревянной ермаковской школе, состоявшей из нескольких крестьянских  домов, был небольшой музейный уголок. Там, среди предметов быта белорусов-переселенцев, хранился обыкновенный школьный альбом для рисования в коленкоровом переплёте, в который перьевой ручкой старательно переписывались услышанные рассказы и воспоминания старожилов. Туда же и вклеивались старые фотографии.

Этот музейный уголок, созданный учениками для уроков истории и географии, спустя годы превратился в большой настоящий краеведческий музей, благодаря энтузиазму неугомонной Веры Николаевны Веренковой.

В течение пяти лет, начиная с тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года, она вместе со школьниками продолжала собирать по дворам предметы крестьянского быта, утварь, одежду, рушники и иконы. Многое в музей несли и сами жители Ермаков и других деревень. Собралась уникальная коллекция раритетов – предметов быта, привезённых переселенцами в Сибирь больше ста лет назад из Беларуси, увидеть которые можно в музее и сейчас.

И вот 27 июня 1989 года, в День молодёжи, в здании новой Ермаковской школы торжественно открылся настоящий краеведческий музей, директором которого на общественных началах Вера Николаевна проработала не один год...

Мои спутницы – Таня и Зоя, с которыми мы шли в сельсовет, рассказали мне тогда, в феврале 2012-го, что в 1989 году в Ермаках отмечали ещё одно событие  – столетие села. Из их рассказа получалось, что годом образования Ермаков мог быть 1889 год. Конечно, мне захотелось увидеть тот школьный альбом-летопись, перелистать его страницы, и, может быть, в сельском совете, прочитать хоть какие-то документы об образовании села. Но, увы, альбом из музея исчез бесследно, официальных документов о появлении белорусских поселений в сельсовете не сохранилось (а, может быть, их и не было никогда). Музей же из здания школы переехал в сельский клуб. Теперь этим музеем, как и клубом, руководит Надежда Вычужанина.

Тогдашняя глава поселения Надежда Оленич поделилась со мной тремя страничками краткой истории деревень Ермаки, Осиновки и окрестных с ними деревень Резанова и Битьево, набранными уже на компьютере.

Это были короткие, так называемые "Исторические справки", с очень простым объяснением названий деревень и небольшим повествованием о том, как, когда и почему в этом сибирском краю появились белорусы.

Я храню эти листочки до сих пор. Они тогда, в 2012-м, стали для меня руководством к действию. Я не знаю, кем и когда была написана эта история, но могу предположить, что для её написания использовались рассказы старожилов из той альбомной летописи.

Из этих "Исторических справок" следовало, что основателями Ермаков были братья Крупниковы и Мельников Евдоким Григорьевич. (Рассказ моей бабушки Анны Харитоновны о первопроходце Евдокиме Мельникове – её родном дяде – подтверждал это.) Они пришли на разведку в Сибирь из деревни Рогинь Могилевской губернии в 1884–1886 годах. Таких разведчиков, отправлявшихся из белорусских деревень на поиск подходящих мест для переселения, называли суглядами.

От этой информации предстояло оттолкнуться в своих поисках.

Мне стали известны даты и имена.

Так, согласно "Исторической справке", годом основания села Ермаки считается 1886 год.

Однако получалось, что у образования Ермаков две даты. Одна – та, что значилась в "Исторических справках" (1886 год), другая – 1889 год (ибо столетие села праздновалось в 1989-м).

Но из головы не шли бабушкины слова: "Мне всего три годочка было, когда в Сибирь меня привезли".

Я знала, что бабушки не стало в марте 1974-го (она не дожила до своего восьмидесятилетия всего два месяца). Значит, – рассуждала я, – бабушка родилась в 1894-м. Привезли ее в Ермаки трёхлетней. Стало быть, её семья пришла в Ермаки в 1897 году.

Расхождение в датах ставило меня в тупик. Если верить дате, указанной в "Исторической справке" (1886 год), то выходило, что семья бабушки оказалась в селе Ермаки через одиннадцать лет после его основания. Если же годом основания считать 1889-й – то через девять лет.

Но в любом случае в это время бабушка ещё просто не родилась!

Что-то не вязалось, "разъезжались" все годы. Надо было с этим разбираться, надо было где-то искать документы, подтверждающие ту или иную версию, искать документы о годах жизни бабы Ганны и её семьи.

Вообще, чем больше я погружалась в "частную" историю своего рода, тем больше хотелось узнать обо всей истории переселения белорусов в Сибирь.

В сельсовете мне посоветовали обратиться в Викуловский районный архив (там могли сохраниться какие-то документы о Ермаках).

Но в Викуловском архиве документов досоветских времён тоже не оказалось, как и документов первых десятилетий двадцатого века (многие архивные материалы сгорели во время пожара). Работники архива подсказали мне, что многие интересующие меня документы тех времён, возможно, хранятся в Тюменском государственном архиве. Что это были за документы и как они назывались, мне предстояло узнать там, в Тюмени, по дороге домой, в Петербург.

А пока я гостила в Ермаках. После визита в сельсовет мы с Таней и Зоей отправились в сторону моей родной Салыповки.

Мы шли по деревне, и я расспрашивала своих одноклассниц о нынешних жителях Ермаков. Многих стариков, которых я помнила, уже не было на свете, но были ещё живы мои двоюродные и троюродные тёти и дяди из Воробьёвых, Юрковых, Босяковых, Жариковых. Однако встретиться в этот приезд мне удалось только с дядей Колей Воробьёвым и его женой Зинаидой Дмитриевной. Они жили на Салыповке, через дорогу напротив бабушкиного дома, считались близкой родней. К ним-то в гости мы и направлялись.

Вообще-то дядя Коля был мне не дядей, а троюродным братом по Мельниковым, но поскольку был старше меня в два раза, я с детства звала его дядей. Он всю жизнь проработал трактористом в колхозе, а жена его, тетя Зина, много лет была секретарем сельского совета. Она знала всех в деревне и могла мне помочь в поисках.

Наш приход был для них неожиданным, но встретили нас тепло и хлебосольно. Тётя Зина, несмотря на преклонный возраст, была всё такой же, как в молодости, – юркой, очень подвижной и скорой на руку. И вот уже полетели на стол её знаменитые шаньги, блины, солёные грибы, котлеты и варенье к чаю…

Дядя Коля хворал уже много лет – работа на тракторе не прошла даром. Но он приободрился, повеселел и забалагурил, как раньше, увидев перед собой троих красавиц: "Ой, дзеўкі самі да мяне на свиданье прыйшлі! Вот цяпер я іх усіх і памацаў. Вот радасць-то якая! А-ну, сядайце сюды! А нічога, што я ў пимах сяджу, а не ў туфлях?" (У него стыли ноги, и валенки он не снимал).

За столом разговорились, я рассказала о своих поисках. Тётя Зина посоветовала мне обратится в районный отдел ЗАГС – там должны были сохраниться записи о рождении и смерти многих моих родных, да и вообще, попросила не стесняться, звонить ей по всем вопросам. Так появилась надежда найти хотя бы что-то. Потом несколько лет мы общались по телефону с тётей Зиной, которая всегда была рада звонку. Она обладала уникальной памятью и помогла мне восстановить не только имена моих родственников, но и степень родства с другими семьями ермаковских переселенцев. Она помнила даты, события, разные истории из жизни села в советские годы и была моей палочкой-выручалочкой.

Расставаясь, все плакали. Понимали, что можем больше не увидеться.

На прощанье тётя Зина сказала мне: "Я всегда присматривала за вашим домом. Пока была жива твоя бабушка, старалась жить по её часам. Как только завижу рано утром дым из вашей трубы, так спешу поскорее и свою печь затопить. Да и нынче – пусть давно уж нет никого в твоём доме – все смотрю и смотрю за ним, и огород ваш проведываю, хоть всё там бурьяном заросло".

И вдруг, метнувшись в подполье, она протянула мне оттуда банку варенья: "Ну-ка, вот, возьми! Это варенье из малины с вашего огородчика. Будешь свой дом вспоминать, и меня вспомнишь".

Потом уже, стоя у своего разорённого дома, утонувшего в снегу, я смотрела на дом дяди Коли с тётей Зиной и плакала, и просила Бога дать им ещё хоть немного здоровья и сил. В их высоком, красивом, и ухоженном доме еще была жизнь…